МОСКВА, 8 января. /Корр. РИА "Новости" Елена Титаренко/ . Очень ненадолго, только до марта 2003 года, свое законное место в экспозиции Государственной Третьяковской галереи /ГТГ/ заняли картины Василия Кандинского и Марка Шагала.
Несколько полотен, известных всему миру как шедевры русского авангарда, сделали краткую остановку дома в промежутке между заграничными турне. Сегодня работы этих мастеров - настоящие "звезды", почти непрестанно находящиеся "на гастролях" в разных концах света. Так, холсты Кандинского недавно вернулись из Японии, где с успехом прошла крупнейшая в последние годы его персональная выставка.
Как сообщила в интервью РИА "Новости" старший научный сотрудник ГТГ Светлана Маслова, в Стране Восходящего Солнца из наследия первого абстракциониста было "показано все, что есть в России". Уже весной картины отправятся на Запад - в Испанию. Все лето 2003 года выставка Василия Кандинского будет открыта в Барселоне, в октябре она переместится в Мадрид, где холсты из России останутся до конца января 2004 года.
А пока столичные зрители могут вновь на Крымском валу увидеть классику - прославленную "Композицию VII" /1913/, "Импровизацию холодных форм" /1914/, "Смутное" /1917/, "Белый овал" /1919/, а также работу Кандинского позднего периода - "Движение" /1935/.
Рядом в постоянной экспозиции "Искусство ХХ века" помещены картины Шагала витебского периода - поры выдающихся творческих открытий: "Над городом" /1914-1918/, "Ландыши" /1916/, "Венчание" /1918/ пронизаны трепетным, полным фантазии восприятием российской реальности. Три ранних работы ярко иллюстрируют становление Мастера, еще при жизни превратившегося в легенду искусства ХХ века. По сути, это знаковые произведения - проникнутые мощным темпераментом, они отмечены окончательно сложившейся к тому времени неповторимой манерой Шагала.
В марте персональная выставка Шагала откроется в Париже, в Национальной галерее Гран-Пале. В июле эта же обширная экспозиция развернется в музее Сан-Франциско /США/. Но некоторые полотна из собрания ГТГ уже уехали в Амстердам на выставку "Семь панно Марка Шагала", сказала Маслова.
Еврейский исторический музей показывает в своих стенах "ударные" экспонаты из Третьяковки - семь панно большого формата, написанных в 1920 году для оформления интерьера Еврейского камерного театра в Москве. "Введение в Еврейский театр", "Любовь на сцене" и фриз "Свадебная трапеза", а также знаменитые аллегории Музыки, Танца, Театра и Литературы - все эти холсты были созданы за два года до того, как художник навсегда покинул Россию.
Вскоре после закрытия театра панно тоже оказались "в изгнании": более полувека пролежав в запасниках, они вновь увидели свет лишь в 1991 году. Бригада реставраторов ГТГ под руководством Алексея Ковалева, проделав титанический труд, фактически спасла панно, и каждый раз их демонстрация становится праздником для Третьяковки.
И у самих художников - Василия Кандинского /1866-1944/ и Марка Шагала /1887-1985/, в начале 1920-х годов покинувших Россию, и у их работ судьба сложилась непросто. Два первооткрывателя в искусстве, стоящие в одном ряду с такими титанами ХХ века, как Казимир Малевич, Павел Филонов, Наталья Гончарова, Владимир Татлин, на родине долгое время были скорее легендой, чем реальностью. Их наследие, хранящееся в отечественных музеях, в СССР фактически было исключено из художественной жизни страны.
Напротив, за рубежом они были известны еще до Первой мировой войны, а в 1930-е годы к ним пришла настоящая слава. Познали оба и гонения: Кандинский в 1933 году был вынужден уехать из Германии, где преподавал в знаменитой школе Баухауз, активно выставлялся и даже принял гражданство. До конца дней он прожил в Париже, там же в 1923 году поселился и Шагал.
В 1937 году их заочно объединила в Германии выставка "Дегенеративное искусство", устроенная нацистами в Мюнхене. Вскоре Шагалу пришлось вообще покинуть Европу - в годы Холокоста он спасся в США.
Как и прочие лидеры новаторского искусства России ХХ века, оба художника подверглись на родине замалчиванию, что усугублял их отъезд в эмиграцию. Официальные идеологи СССР удерживали их картины под замком, подальше от зрительских глаз, до тех пор, пока не рухнула вся старая система ценностей. Хотя Третьяковка, Эрмитаж и Русский музей давно располагают великолепными собраниями работ Кандинского и Шагала, относящимися к наиболее ценимому раннему периоду, десятки лет они "лежали под спудом" - творчество эмигрантов не позволялось пропагандировать.
Лишь в 1973 году, когда слава Шагала была поистине всемирной, "пробили" его выставку в Третьяковке - тогда и сам автор впервые после 1922 года приехал в Россию. Кандинский же был выставлен широко только в 1989 году, хотя некоторые его работы мелькнули на прогремевшей выставке "Москва-Париж" /1981/.
Прорывом в неведомое пространство авангарда казался до 1985 года крохотный зал ГТГ, где работы крупнейших мастеров эпохи экспонировались не десятками, что было бы вполне реально при богатстве фондов, а по одной-две картинке.
При этом еще в 70-е годы музеи СССР начали предоставлять работы "запретных" живописцев на зарубежные выставки, носившие такие характерные названия: "Кандинский. Тридцать картин из советских музеев" /Париж, 1979/.
Подлинный масштаб этих художников показали персональные ретроспективы, прошедшие в Москве и Ленинграде на постперестроечной волне заполнения лакун в истории российского искусства. Тогда выставки авангарда становились событием, собирая огромные очереди.
Однако уже около 10 лет всерьез познакомиться с Шагалом или Кандинским в России не удается: даже после открытия экспозиции ХХ века Третьяковка чаще, чем в отечестве, показывает наследие "великих" за рубежом, где оно широко известно и востребовано. Вызывая все нарастающий пиетет, оба мастера выставлялись в Европе и США и в 10-е годы ХХ века, и в 20-е, а с начала 30-х художников из России охотно принимали лучшие музеи и галереи Старого и Нового света /не стали исключением даже военные годы/.
Тогда же работы Кандинского стали покупать крупные собиратели - Соломон Р.Гуггенхайм и Артур Дж. Эдди /США/, Митчел Т.Садлер /Великобритания/, Виллем Беффи /Дания/. И уже в 1937 году его холсты появились в коллекции Музея Соломона Р.Гуггенхайма /Нью-Йорк/, а затем и в других ведущих музеях современного искусства - Центре Жоржа Помпиду /Париж/, галерее Ленбаххауз /Мюнхен/. Не уступал Кандинскому и младший коллега - Шагал: его наследие хранят Музей Людвига /Кельн/ и Базельский музей искусств, музеи Лондона, Иерусалима, Парижа, Нью-Йорка, Монреаля и т.д., а в Ницце открыт Музей Шагала.
Количество частных коллекционеров, обладающих работами двух этих авторов, практически не поддается учету. В ранг национального достояния оба мастера возведены сразу в нескольких странах - от Германии и Франции до Израиля.
Выдающиеся представители русской культуры, Кандинский и Шагал принадлежат мировому искусству ХХ века, а их наследие - "золотому фонду" Третьяковки, Русского музея и целого ряда сокровищниц российской глубинки. Их работы регулярно показывают в крупнейших музеях разных стран. Недавние примеры - международные выставки "Кандинский и Россия" в Швейцарии, "Марк Шагал: Еврейские традиции" в Испании.
Марк Шагал. Над городом. 1918 г. , Москва
Картины Марка Шагала (1887-1985 гг.) сюрреалистичны, неповторимы. Его ранняя работа «Над городом» – не исключение.
Главные герои, сам Марк Шагал и его возлюбленная Белла, летят над их родным Витебском (Белоруссия).
Шагал изобразил самое приятное чувство на свете. Чувство взаимной влюбленности. Когда не чуешь под ногами землю. Когда становишься единым целым с любимым. Когда ничего не замечаешь вокруг. Когда просто летишь от счастья.
Предыстория картины
Когда Шагал начал писать картину «Над городом» в 1914 году, они были знакомы с Беллой уже 5 лет. Но 4 из которых они провели в разлуке.
Он – сын бедного еврея-разнорабочего. Она – дочь богатого ювелира. На момент знакомства совершенно неподходящая кандидатура для завидной невесты.
Он уехал в Париж учиться и делать себе имя. Вернулся и добился своего. Они поженились в 1915 году.
Вот это счастье и написал Шагал. Счастье быть с любовью всей своей жизни. Несмотря на разницу в социальном статусе. Несмотря на протесты семьи.
Главные герои картины
С полетом все более-менее понятно. Но у вас может возникнуть вопрос, почему же влюблённые не смотрят друг на друга.
Возможно, потому что Шагал изобразил души счастливых людей, а не их тела. И в самом деле, не могут же тела летать. А вот души вполне могут.
Марк Шагал. Над городом (фрагмент). 1918 г. Третьяковская галерея, Москва
А душам смотреть друг на друга не обязательно. Им главное чувствовать единение. Вот мы его и видим. У каждой души по одной руке, как будто они и вправду уже почти слились в единое целое.
Он, как носитель более сильного мужского начала, написан более грубо. В кубической манере. Белла же по-женски изящна и соткана из округлых и плавных линий.
А ещё героиня одета в мягкий синий цвет. Но с небом она не сливается, ведь оно серого цвета.
Пара хорошо выделяется на фоне такого неба. И создаётся впечатление, как будто это очень естественно – летать над землёй.
Проверьте себя: пройдите онлайн-тест
Образ города
Вроде мы видим все признаки городка, вернее большого села, которым был 100 лет назад Витебск. Здесь и храм, и дома. И даже более помпезное здание с колоннами. И, конечно, много заборов.
Марк Шагал. Над городом (деталь). 1918 г. Третьяковская галерея, Москва
Но все же город какой-то не такой. Домики намеренно скособочены, как будто художник не владеет перспективой и геометрией. Этакий детский подход.
Это делает городок более сказочным, игрушечным. Усиливает наше ощущение влюбленности.
Ведь в этом состоянии мир вокруг существенно искажается. Все становится радостней. А многое и вовсе не замечается. Влюблённые даже не замечают зеленую козу.
Почему коза зелёная
Марк Шагал любил зелёный цвет. Что не удивительно. Все-таки это цвет жизни, юности. А художник был человеком с позитивным мировоззрением. Чего только стоит его фраза «Жизнь – это очевидное чудо».
Он был по происхождению евреем-хасидом. А это особое мировоззрение, которое прививается с рождения. Оно зиждется на культивировании радости. Хасиды даже молиться должны радостно.
Поэтому ничего удивительного, что он себя изобразил в зеленой рубашке. И козу на дальнем плане – зелёной.
Марк Шагал. Фрагмент с зеленой козой на картине «Над городом».
На других картинах у него даже лица зеленые встречаются. Так что зелёная коза – это не предел.
Марк Шагал. Зелёный скрипач (фрагмент). 1923-1924 гг. Музей Гуггенхайма, Нью-Йорк
Но это не значит, что если коза, то непременно зелёная. У Шагала есть автопортрет, где он рисует тот же пейзаж, что и в картине «Над городом».
И там коза – красная. Картина создана в 1917 году, и красный цвет – цвет только что вспыхнувшей революции, проникает в палитру художника.
Марк Шагал. Автопортрет с палитрой. 1917 г. Частная коллеция
Почему так много заборов
Заборы сюрреалистичны. Они не обрамляют дворы, как положено. А тянутся бесконечной вереницей, как реки или дороги.
В Витебске на самом деле было много заборов. Но они, конечно, просто окружали дома. Но Шагал решил их расположить в ряд, тем самым выделив их. Сделав их чуть ли не символом города.
Нельзя не упомянуть этого бысстыжего мужика под забором.
Вроде сначала смотришь на картину. И накрывают чувства романтичности, воздушности. Даже зелёная коза не сильно портит приятное впечатление.
И вдруг взгляд натыкается на человека в неприличной позе. Ощущение идиллии начинает улетучиваться.
Марк Шагал. Деталь картины «Над городом».
Зачем же художник намеренно добавляет в бочку мёда ложку … дегтя?
Потому что Шагал не сказочник. Да, мир влюблённых искажается, становится похожим на сказку. Но это все равно жизнь, со своими обыденными и приземлёнными моментами.
И ещё в этой жизни есть место юмору. Вредно все воспринимать слишком серьёзно.
Почему Шагал так неповторим
Чтобы понять Шагала, важно понимать его, как человека. А его характер был особенным. Он был человеком легким, отходчивым, говорливым.
Он любил жизнь. Верил в настоящую любовь. Умел быть счастливым.
И у него действительно получалось быть счастливым.
Везунчик, скажут многие. Я думаю, дело не в везении. А в особом мироощущении. Он был открыт миру и доверял этому миру. Поэтому волей-неволей притягивал к себе правильных людей, правильных заказчиков.
Отсюда – счастливый брак с первой женой Беллой. Удачная эмиграция и признание в Париже. Долгая-очень долгая жизнь (художник прожил почти 100 лет).
Конечно, можно вспомнить очень неприятную историю с Малевичем, который буквально «отобрал» у Шагала его школу в 1920 году. Переманив всех его учеников очень яркими речами о супрематизме*.
В том числе из-за этого художник с семьей уехал в Европу.
Ну что же? Должен сознаться — c"est captivant. [Это чарующе (франц.).] Ничего не поделаешь. Это то искусство, которое как раз мне должно претить в чрезвычайной степени. Это то, что во всех других сферах жизни я ненавижу (я еще не разучился ненавидеть), с чем я, несмотря на всю свою душевную усталость, еще не могу примириться — и все же это пленит, я бы даже сказал — чарует, если держаться точного смысла этого слова. В искусстве Шагала заложены какие-то тайные чары, какое-то волшебство, которое, как гашиш, действует не только помимо сознания, но и наперекор ему <...>
Шагал удостоился премии Карнеги. Это уже своего рода мировая consecration. [Признание (франц.).] Но и до того он вот уже десятки лет принадлежит к тем художникам, имена которых получили всесветную известность, про которых критики не пишут иначе, как пользуясь готовыми штампованными формулами, а это является выражением величайшего почитания. Шагал настоящая ведетта, вроде, ну скажем, Чаплина. И эта признанность может считаться вполне заслуженной. Он действительно подошел к эпохе, он шевелит в людях такие чувства, которые почему-то тянет испытывать. Можно еще найти в этом искусстве элементы бесовского наваждения или действия сил нечистых, однако об этом говорить не позволяется, а если разрешается, то не иначе как в ироническом тоне, или как о некоей “аллегории”. Несомненно есть что-то общее между творчеством Шагала и творчеством всяких художников — демониаков средневековья, часть которых упражнялась в “украшении” священнейших соборов всякой скульптурной чертовщиной, другая окружала миниатюры молитвенников самыми безрассудными и столь ехидными гримасами. Той же чертовщиной увлекались такие великие мастера живописи, как Босх или старший Брейгель, как Шонгауэр и как Грюневальд, — и со всеми ими у Шагала есть по крайней мере то общее, что он всецело подчиняется произволу своей фантазии; что он пишет то, что в голову взбредет; что он вообще во власти чего-то такого, что не поддается какому-либо разумному определению. Однако просто от вздора и шалости и от бредового творчества сумасшедших творения Шагала отличаются именно своими подлинными чарами.
Нынешняя выставка (открытая в галерее Май, 12, рю Бонапарт) лишний раз подтвердила во мне мое отношение к искусству Шагала (я был одним из первых, кто четверть века назад оценил это искусство), и в то же время она рассеяла прокравшееся в меня сомнение; не снобичен ли Шагал; не стал ли он шарлатанить, не превратился ли он, толкаемый к тому успехом, в банального трюкиста, который торгует тем, что когда-то давало ему подлинное вдохновение? Такие вопросы могли вполне естественно закрасться в душу, так как репертуар Шагала все такой же ограниченный, и он только и делает, что повторяет одни и те же темы.
Так и на данной выставке мы снова увидели все тех же летающих бородатых иудеев, возлежащих на диване любовников, белых невест, акробатов, нежных эфебов с букетами, порхающих ангелочков, согбенных жалких скрипачей, и все это вперемежку с какими-то музицирующими козлами, с гигантскими курицами, с телятами и апокалиптическими конями. Да и в смысле фона это опять то же черное небо с разноцветными ореолами светила, те же домишки грязной дыры из ужасного захолустья, тот же талый снег, или же рамы окон, зеленеющие кусты, стенные часы, семисвечники, торы. Меняется лишь расположение этих разнообразных элементов, и меняется формат картины. Видно, без иных из этих обязательных деталей художник просто не может обойтись, и они нет-нет да и пролезут в его композицию, которая ему кажется незаконченной, пока именно какой-либо такой козел-скрипач или крылатый вестник не нашли себе места.
Я шел на выставку без большой охоты, в предвидении именно этих повторений, успевших за годы моего знакомства с творчеством Шагала сильно приесться. Но вот эта новая демонстрация “упражнения с ограниченным количеством реквизитов” не только меня не огорчила, но она пленила меня, а, главное, не получилось от этого сеанса впечатления трюкажа или хотя бы до полного бесчувствия зазубренного фокуса. В каждой картине, в каждом рисунке Шагала все же имеется своя жизнь, а, следовательно, свой raison d"etre. Каким-то образом все это, даже самое знакомое, трогает; не является и сожаление вроде того, что “вот такой замечательный талант, а так себя разменивает, так себя ограничивает”. Шагал просто остался верен себе, а иначе он творить не может. Но когда он берется за кисти и краски, на него что-то накатывается, и он делает то, что ему велит распоряжающееся им божество — так что выходит, что вина божества, если получается все одно и то же.
Но только божество это, разумеется, не Аполлон. Самое прельстительное и безусловно прельстительное в Шагале, это — краски, и не только их сочетание, но самые колеры, каждый колер, взятый сам по себе. Прелестна эта манера класть краски, то, что называется фактурой. Но и эти красочные прелести отнюдь не аполлонического происхождения. Нет в них ни стройной мелодичности, ни налаженной гармонии, нет и какой-либо задачи, проведения какой-либо идеи. Все возникает как попало, и невозможно найти в этой сплошной импровизации каких-либо намерений и законов. Вдохновения — хоть отбавляй, но вдохновение это того порядка, к которому художники, вполне владеющие своим творчеством, относятся несколько свысока. Почему не быть и такому искусству, почему не тешиться им? Тешимся же мы рисунками детей или любителей, наслаждаемся же мы часто беспомощными изделиями народного творчества — всем тем, в чем действует непосредственный инстинкт и в чем отсутствует регулирующее сознание. Мало того, этим наслаждаться даже полезно, это действует освежающе, это дает новые импульсы. Но аполлоническое начало начинается лишь с того момента, когда инстинкт уступает место воле, знанию, известной системе идей и, наконец, воздействию целой традиционной культуры.
Это все и почиталось до начала XX века настоящим искусством; с историей этого искусства знакомят нас музеи, и из-за такого искусства эти музеи приобрели в современной жизни значение бесценных хранилищ, чуть ли не храмов. Мы общаемся в них с высочайшими и глубочайшими умами (хотя бы эти умы и выражались подчас в очень несуразных, странных формах, а то и просто снисходили до шутки, до балагурства). Но странное впечатление будут производить в этих же музеях картины Шагала и других художников, рожденные нашей растерянной, не знающей, a quel saint se vouer [Какому святому поклониться (франц.).] эпохой. Выражать свою эпоху они, разумеется, будут и будут даже делать это лучше, нежели всякие картины более разумного и трезвого характера, или же такие картины, которые выдают большую вышколенность. Однако я сомневаюсь, что будущие поколения преисполнятся уважения к нашей эпохе после такого ознакомления с ней, и станут на нас оглядываться так, как мы оглядываемся на разные пройденные фазисы человеческого прошлого — с нежностью, с умилением, а то и завистью. Люди благочестивые среди этих будущих (сколь загадочных!) поколений, вычитывая душу нашего времени из этих типичнейших для него произведений (из живописи Шагала, среди многого другого), скорее почтут за счастье, что подобный кошмар рассеялся, и обратятся к небесам с мольбой, чтобы он не повторялся.
Мне хочется выделить одну из картин на настоящей выставке Шагала. Если она не менее кошмарна, нежели прочие, если она и очень характерна для Шагала, если и в ней доминирует импровизационное начало, то все же она, как мне кажется, серьезнее всего прочего, она, несомненно, выстрадана, и чувствуется, что, создавая ее, художник, вместо того, чтобы прибегать к привычному творческому возбуждению, имеющему общее с кисловато-сладостной дремотой, был чем-то разбужен, не на шутку напуган и возмущен. Несомненно и то, что поводом к созданию этого видения были реальные события <…> Однако самый смысл представленного символа мне непонятен. Почему именно бледный труп пригвожденного к кресту Христа перерезает в белом сиянии наискось мрак, разлитый по картине?! Непонятны и разные другие символы (непонятны именно в качестве символов), что разбросаны по картине. Однако в целом это “видение” поражает и подчиняет внимание. Следует ли толковать присутствие Христа, как луч надежды? Или перед нами искупительная жертва? Или же сделана попытка обличения виновника бесчисленных бед? Считали же иные что все беды, обрушившиеся на человечество за долгие века христианской эры, — прямые плоды того учения, которое, проповедуя милость и любовь, на реальном опыте повлекло за собой более жестокие и злобные последствия, нежели все, ему предшествовавшее.
Как решить задачу, я не знаю. Картина сама по себе не содержит ответа, а обращаться за изустными комментариями к самому творцу (если бы он пожелал их дать) я не намерен. Но одно, во всяком случае, остается бесспорным. В картине “Христос” представлено нечто в высшей степени трагическое и такое, что вполне соответствует мерзости переживаемой эпохи. Это — документ души нашего времени. И это — какой-то вопль, какой-то клич, в этом и есть подлинный пафос! Быть может, эта картина означает и поворот в самом творчестве Шагала, желание его отойти от прежних “соблазнительных потех”, и в таком случае можно ожидать от него в дальнейшем других подобных же откровений. Шагал — художник подлинный, и то, что он со всей искренностью еще скажет, будет всегда значительно и интересно.
Целый зал Третьяковской галереи на Крымском Валу отныне отведен Марку Шагалу - легенде русского авангарда, одному из самых значимых художников мирового искусства XX века. Впервые после реставрации можно будет увидеть весь цикл панно, созданный мастером для Еврейского театра, и не только.
В собрании Третьяковки - большая коллекция графики Марка Шагала, в том числе иллюстрации к «Мёртвым душам», которые галерее автор подарил лично, а вот живописных работ не так много - всего 12. Зато какие - настоящие хиты. Одна из них - «Над городом» - чего стоит. Серия панно, созданная Шагалом для Еврейского театра, - нарасхват. Их увидели в сорока пяти городах мира, а вот в родных стенах, в рамках постоянной экспозиции, вместе покажут впервые. Эта серия была создана Шагалом в 20-х годах, когда он покинул родной Витебск и созданное им училище после разногласий с Казимиром Малевичем, переехал в Москву и тут же получил крупный заказ.
«Шагал сразу сказал, что будет писать большое панно и будет писать эти вещи для того, чтобы сделать некий камертон, введение в театр, и что он своей живописью хочет бороться с фальшивыми бородами, натурализмом, который существовал в театре», - рассказывает хранитель отдела живописи конца XIX - начала XX века Третьяковской галереи Людмила Бобровская.
Художник работал над декорациями два месяца, создал девять панно, сохранилось, правда, семь. Самое большое - «Введение в еврейский театр». Судьба этих работ Марка Шагала трудна, как и самого Еврейского театра, который переезжал, а в 1949-м был и вовсе закрыт. Тогда работы попали в Третьяковскую галерею и очень долго ждали реставрации.
«В 73-м, когда Шагал приезжал в Москву, он к нам приходил, и ему раскатывали эти вещи в зале Серова. Он был безумно счастлив - не надеялся, что они живы, и даже на каких-то вещах поставил подпись, их не было. Он же не воспринимал свои произведения как станковые вещи», - объясняет Людмила Бобровская.
Марк Шагал часто подчеркивал свою национальность - писал стихи на идише, создавал витражи для синагоги, но назвать его еврейским художником трудно, он всё же - космополит, его художественный язык понятен на всех континентах. Например, его очень любят японцы, причём давно. В Стране восходящего солнца на его выставки выстраиваются очереди.
Шагал принципиально не вступал ни в какие группы, его трудно назвать адептом какого-то определённого направления, хотя сам про себя он говорил: « Я реалист, я землю люблю». Шагала можно назвать сказочным художником, истоки его творчества - в детстве, когда кажется, что всё возможно. И коза может быть зелёной, и люди могут парить в облаках.
Он прожил почти век, был советским комиссаром, но мировую славу получил в эмиграции. В Москве открылась самая крупная выставка картин Марка Шагала. Она называется "Здравствуй Родина": знаменитый художник - наш соотечественник.
Он родился в конце позапрошлого века в Витебске. Полотна привезли буквально со всего мира: из российских и зарубежных музеев, а также из частных коллекций. Посетители выставки впервые увидят собранные вместе произведения Шагала - от ранних витебских работ до шедевров французского периода.
Одним из первых экспозицию увидел наш корреспондент Александр Казакевич. По залам Третьяковской галереи он ходил вместе с внучками великого мастера.
Это так официально объявлено, что сегодня открытие крупнейшей выставки Марка Шагала. На самом деле выставку открыли чуть раньше, когда из Парижа прилетели две его внучки. Они зачарованно ходили среди еще несмонтированной гигантской экспозиции. Особенно долго задерживаясь у портретов Бэллы Шагал - их русской бабушки.
Мэрет Мэйер, внучка Шагала: "Это моя бабушка, а вот маленькая фигурка - это моя мама, здесь ей, наверное, всего годик".
Эти волшебные полеты и объятия Бэллы стали излюбленной темой Марка Захаровича. Мэрэт знает, что на бабушку она очень похожа.
Мэрет Мэйер, внучка Шагала: "Мою бабушку я знала только по картинам. Эта - моя любимая, всегда находилась в доме моих родителей и я всегда чувствовала, сколько нежности и любви исходит от нее".
Бэлла Мэйер, внучка Шагала: "Меня назвали в честь бабушки, поэтому она была моим идеалом, которому я всегда подражала".
Но именно внучки должны были сказать: получилось или нет собрать самые известные картины мастера со всего мира - из Третьяковки, Русского Музея в Санкт-Петербурге, музеев в Нью-Йорке, Париже, Ницце, частных коллекций. Так полно Шагала еще не собирали.
В Третьяковской галерее к Шагалу особое отношение, его здесь называют "кормильцем", потому что даже в самые трудные времена его картины всегда приглашались для участия в западных выставках - это оплачивалось, и пополняло небольшой бюджет Третьяковки.
Для сотрудников галереи здесь много сокровенных деталей. Это работы Шагала для еврейского театра. Когда он прилетал в СССР в 73-м, то плакал, увидев, что они сохранились, и ставил на работах свои автографы, путая от волнения латинские буквы и кириллицу.
Екатерина Селезнева, куратор выставки: "Мы все должны Шагалу, и поэтому мы сегодня читаем название как "Здравствуй, Шагал".
Загадочный человек и его волшебное искусство. Он Париж сравнивал с Витебском, откуда пришлось эмигрировать, а свои работы с творчеством Чарли Чаплина. Он тоже напоминал ХХ веку о маленьком человеке в его радостях и его любви. Шагал писал: "Быть может, Европа полюбит меня, а с ней моя Россия". Чтобы увидеть эти полотна вместе в Москву, настоящие ценители Шагала прилетели из Европы и Америки. Скажем, "Троицу" Шагала по его завещанию запрещается вывозить из музея Ниццы. Но вот она в Москве. В качестве исключения. И все посетители понимают, что еще раз подобное мировое явление мастера на родину может не повториться.
